Право на месть - Страница 37


К оглавлению

37

– Покойник бесполезен,– сказал Ласковин.

– Не так просто. Раз человек поднялся наверх, значит, его кто-то поднял. С определенной целью.

– И кто его поднял? – спросил Ласковин, уже предчувствуя нечто очень нехорошее.

– Несколько аналитиков искали ответ на этот вопрос,– задумчиво произнес Вадим.– Несколько очень хороших аналитиков. И, представь, так и не нашли.

– Выходит, Пашеров был сам по себе? – спросил Андрей.

– Сам по себе? Нет. Начиная с какого-то уровня лидер вынужден подтягивать за собой свою команду, преемников, преданных в первую очередь ему, лидеру. И у Пашерова такая команда была. Но распалась после его убийства.

– Разве это странно?

– Нет, это нормально. Странно то, что ни один из этой преданной команды не попытался, больше того, не пожелал выяснить, кто прихлопнул их главаря. У тех, кто беседовал с людьми Пашерова, сложилось мнение, что помощники его даже рады остаться «сиротами».

– Может, Пашеров знал о них нечто предосудительное? – предположил Андрей.– Чтобы держать в руках?

– Возможно. Но не обо всех же! Итак, он возник ниоткуда, поддерживался неизвестно кем и неизвестно кем убит. Неизвестно почему.

– Мафия,– сказал Ласковин.

– Брось! Мафия может внедрить своего человека в любую структуру – это вопрос силы и денег. Но сначала надо внедрить этого человека в мафию. Вот то, что действительно беспокоит многих: кто внедрил Пашерова в мафию, если он там абсолютно никому не нужен, как выяснилось?

– И кто? – второй раз спросил Андрей, чувствуя, как исподволь к нему подбирается страх.

– Страшно? – угадав по интонации, спросил Вадим.– И мне тоже страшно. Кто?

– Вадим,– проговорил Ласковин после длинной паузы.– Вы говорили о «кандидатах сбоку», кто это?

– А… – собеседник Андрея засмеялся.– Это когда берут, например, бывшего наркомана и беседуют с ним. Долго и основательно. А потом выясняется, что именно бывший наркоман зарубил топором старушку.

– Почему бывший? – спросил Ласковин.

– К слову пришлось. Из вашего же дела. Курьез. Некий бывший наркоман, молодой парень, торговал какой-то херней в переходе. Его прихватил наряд, а тот, вместо того чтобы дать на лапу или просто заплатить штраф, стал стращать сотрудников. Дескать, за него отомстят. И всех их взорвут, как тех, на Кутузовской набережной. То есть – вас.

– И что же?

– Привезли в отделение, побили немного «за оказание сопротивления», сняли штраф и выкинули. Как будто не видно, кто есть кто. Курьез, одним словом. А не был бы парень совсем никудышным – глядишь, сел бы за убийство. Вот так, Андрей.

– А можно узнать, что это за парень? – спросил Ласковин.

– Запросто,– сказал Вадим.– Только мне жаль твоего времени. Вспомнил доходяга, что видел по телевизору, да и сболтнул.

– И все-таки?

– Узнаю,– обещал Вадим.– Развлекись. Материал открытый. А сейчас пойдем постреляем. Глупо уходить, не истратив выделенных патронов.

– Я-то сам покупаю,– улыбнулся Ласковин.

– В этом твое преимущество. Не приходится каждый месяц составлять отчет!

Глава шестнадцатая

Андрей с Наташей вернулись домой около одиннадцати. Поужинали. Ласковин включил телевизор. И выключил через пятнадцать минут.

«Надо будет видик привезти с Блюхера»,– подумал он.

– Устала,– сказала Наташа, вытягиваясь на кровати.– Такой длинный день.

– Это я тебя замучил,– извиняясь, проговорил Андрей.– Загонял, забыл, что у тебя сегодня работа.

– Хорошо.– Наташа перевернулась на бок, погладила его по руке.– Мне нужны физические нагрузки, а твое каратэ мне нравится. Все движения так органичны!

«Если б можно было ограничиться только движениями!» – подумал Андрей.

Каратэ-до действительно красиво… если за проведенным ударом не следует треск сломанного ребра. Или кровавый, с обломками зубов плевок.

Девушка с картины глядела на него осуждающе. В ее время мужчины не крошили друг другу челюсти. Разве что из дуэльных пистолетов.

– Я вчера стихотворение написала,– сказала Наташа.– Хочешь, прочту?

– Хочу.

Наташа просунула руку под подушку, достала блокнот.

– Зажги свечу,– попросила она.– Пожалуйста!


– Там, где вымысел, голый… – начала она тихо. Андрей не пытался понять смысл. Он просто слушал звук ее голоса, и ему было хорошо. Андрей смотрел на огонь, отражавшийся в ее расширенных зрачках,– зрелище, волнующее больше, чем самый томный взгляд,– и почти не верил, что такая потрясающая девушка может его любить.


И вдоль пыльной дороги,
Цепочкой – собачьи следы.
Но густой и широкий,
Уже поднимается дым.
И смолистые бревна
Трещат сквозь метель языков.
И обрушилась кровля… 

Наташа читала собственные строчки, и ей уже не было страшно. Теперь она чувствовала другое: как будто глядишь вниз с огромной высоты…


…И приходит тигрицей,
Нежданно, на маночий звук,
Та, что больше не снится.
И лица чужие вокруг:
«Ты ошибся, охотник!»
Но – поздно.
И не поменять.
«Пусть чужие уходят!..» 

Какое-то слово неожиданно зацепило Андрея. Смысл того, что читала Наташа, проступил, как проступает изображение на проявленной фотографии. Голос Наташи вдруг стал громче, словно из ушей Андрея вытекла попавшая туда вода…


«Пусть чужие уходят!»
Ныряет в ладонь рукоять,
И тропа исчезает.
Но влага туманит зрачок
«Ничего ты не знаешь!» —
Плывет шепоток за плечом.
Обернуться б… Да поздно.
Уж ветер шурует в золе.
И остывшие звезды
Песком у меня на столе.
И на белой странице,
Бездонно, провалом,– зрачок
Той, что больше не снится…
Но строчка скользит поперек,
И гончак серомордый
Устанет вышаривать след,
И высоким аккордом
Стерней истощенных полей
Потечет его песня.
И дымно задышит костер.
И войдет Неизвестность
В холодный заплеванный двор.
И растрепанный тополь
Потянется веткой к окну.
И потянется тропка:
Чужая – в чужую страну.
Но Ничто – не окликнет.
37